Игорь Бяльский
Потому что жизнь всё же — не что, а как,
и уздечка — из кожи именно, а нейлон,
может быть, и прочнее даже, но мой резон,
что и лошади тоже — в коже особый смак.
А особый смак — он и есть настоящий вкус,
или жизни вкус, заходя на расхожий слог,
говоря о кайфе, молодости и плюс
о самой жизни, если, конечно, смог.
А тем паче — всаднику. Что это за Чечня
или Иудея, что ближе, да и родней,
если глянешь — раз, и обчелся лихих коней.
Ни коня уже настоящего, ни ремня.
Обсчитался, стало быть, перенадеялся
на Всевышнего, на удачу, на черт те что.
И печет, и мороз по коже, и мчит авто.
И по свету дорог не хожено — жизнь вся.
* * *
Говоря о коже, продолжу еще о ней.
Мне рассказывал дед, на первой на мировой
до шести воевали бой, ну а в шесть — отбой.
И они свежевали с братом убитых коней.
И меняли шкуры на шнапс, и айда в запой,
и братались с теми же немцами потом.
А наутро пели: Смело мы в бой пойдем!..
Или это уже на Гражданской про смертный бой?
* * *
Нет, про смертный позже, это без лошадей,
на второй, где конницы даже и след простыл.
Дед ремни тачал на весь на чарджуйский тыл,
а в тылу освенцимов снимали кожу с людей.
С иудеев, по большей части. Такой народ.
Из него, что хочешь — универсальный люд.
И на суперфосфат годится, чего уж тут...
И на абажуры. И золота полон рот.
* * *
Вот и встало мемориалов. Полвека — ах...
И в улыбках светится что ни на есть фарфор.
И о золоте, как же, если уж разговор
о коронках тех переплавленных и счетах.
Всё равно не любят — пускай хотя бы вернут...
И за мир сейчас же, в обмен, до любых глубин.
Включишь новости — что ни день, а сюжет один:
ах, убит солдат... и далее — курс валют.
* * *
А закат падет — занимается новый тур.
Тары-бары, базар-вокзал. А из новых эр
акаэм торчит, а там уже бэтээр...
Не земля — набор чужих аббревиатур.
И вжимается свой шесток, предъявляя счет.
Если знаешь, скажи, пожалуйста, не молчи:
от чего алеет Ближний Восток в ночи?
Светофоры, понятно, кровь. Но что-то еще.
* * *
Заведи машину в праздник осенних дней
и листай эпохи, себе и Дубнов и Грец.
Тут стоял дворец, а здесь погребен мудрец.
А на этой ферме прокатываают коней.
Ты усадишь сына в пластмассовое седло,
да и сам в такое же, и семенящий зной —
по земле родной, тобой отвоеванной,
круговой тропой, пока зады не свело.
Дед бы вытачал, как положено. Он умел.
Эту грамоту — он не очень, а кожу знал.
И семью кормил, и в лагере не пропал,
и на воле пел, а вот сюда не успел.
* * *
Потому что век — чужих коней стремена.
Потому что внук, и еще, и свой сад.
Там его деревья уже без него стоят
и сегодня, в послеимперские времена.
В самомоволку к ним сбежал в свой последний раз,
у врача дежурного все-таки отшутясь.
А потом и бабка рядышком улеглась.
Вся любовь. Как сказали бы раньше, и весь сказ.
Ни коней. До больницы тоже довез трамвай.
На еврейском кладбище с деда какой спрос?
Он с одесской вишней давно в небеса врос
и оттуда зрит на шагреневый мой край.
Хорошо с небес видать первородный храм.
Что скала под куполом или Господень гроб?
И колхоз любил он. Не то чтоб деньгу греб,
но себе на памятник сам заработал, сам.
* * *
О любви и хочется сказать безо всяких саг,
что, империи если даже сменяются,
Иудейской нашей войне не видать конца.
Потому что любовь, любовь. Остальное — так.
* * *
Парк независимости. Фейерверк.
Народное гуляние евреев.
И лысый панк, и бородатый клерк
Струят восторг нарядных спреев.
Мой независимый народ объят
Безалкогольной радостью до пят,
Или, скорее даже, до макушек.
И наши чудо-головы легки,
Как эти надувные молотки.
Ударнее не выдумать игрушек.
Как долго не стихает людоход,
И хороводы образуя даже.
И пишет мой народ наоборот,
А пляшет, кто его поймет, куда же.
...На то был вечер, а уже с утра
Машины понесутся на природу,
Где моему любимому народу
Пора мангалы выдать на-гора,
Расслабиться и закусить по ходу.
На фоне государственных флажков
Во цвете лет запечатлеет кодак
День независимости шашлыков
От предвоенных сводок.
