I
Судьба со мной играет в буриме,
в орлянку, в прятки и в царя горы.
Язык мой – ор и рык, и не в пример
всем Бе и Ме, что квелые скоты
сквозь зубы цедят в напряженьи вязком,
да так, что бельма лезут из орбит.
Вы скажете: Ты зря сгущаешь краски.
Вы скажете: Ты не в себе, пиит,
и бред твой запрещен у нас огласке,
и ядовито-аспидные мысли
твои – от недостатка сна и ласки.
А мы? Мы безмятежны, хоть и кисли
в злословии твоей крамольной сказки,
но наша безмятежность – на века.
Не вешай ярлыков, примерь-ка маску.
Ты поводырь, а нам бы пастуха.
...Из пункта Б в пункт М кочует стадо.
В нем блеянье с мычанием поспорят
о том, когда же тихая прохлада
уютной скотобойни успокоит
их бег – воздастся им за безмятежность.
Я им не лгал, я и сейчас не лгу,
во мне из гнева прорастает нежность,
я силился помочь, но не могу.
Какая глупость эти - буриме,
мой рык, моя игра в царя горы,
раз даже в жутком вое бури - Ме
и Бе живет негаснущий арык.
Не царь горы я, а дурак с бугра.
Здесь блеют даже те, кто волком выли,
здесь буриме болезнь, а не игра,
здесь вместо гор - курганы да могилы.
II
Волки скучились в стадо, овцы стаями рыщут.
Холод в храме, а жар – суховеем с кладбища.
Даже солнце, и то в темноты ореоле.
И, как опухоль, здесь разрастается горе.
Здесь любовные узы податливо ломки,
безъязыкая совесть не мучит подонков.
Здесь душа от душить, а судьба от не сбыться.
Здесь посты да кордоны, отсюда не смыться.
Здесь на лести блестящую патоку падки,
милосердие только в кредит и за взятки.
Здесь гремучая смесь страха, злобы, уродства –
человечины масса – народом завется.
Здесь нужны аусвайс или римская тога
гражданину – подобию образа Б-га.
Этот Б-г создал мир без провинций у моря –
без провинций у моря, без права покоя.
Только старость кислинкой цепляется едко,
вот лицо – не лицо, а подобие слепка,
вот на маске предсмертной – блевотины пена,
констатация смерти и всхлипы Шопена.
